Не верьте, если кто-то из живущих или давно канувших в Лету, великих или "бумагомаракающих" поэтов начнёт уверять вас, что стихи свои он начал писать потому-то и потому-то. Ерунда! Враньё! Это всё равно что воскликнуть: "Остановись мгновенье! Ты прекрасно!"

Конечно, хотелось бы.… Но не остановится! Потому что - мгновение, потому что иначе в мире всё перепуталось бы, исчезло бы волшебство… Как оно иногда исчезает, припорошенное временем. Вот, казалось бы, был поэт Николай Тихонов. Из далёких двадцатых. Прорвавшийся через войны и кровь, через разруху и становление невиданного государства-монстра. Романтиком был, сочные стихи писал…

Что делает из Поэта, обласканного музой, квадратного чиновника от литературы? Вопрос вопросов.

И то хорошо, что оставил он нам вот это:

Огонь, веревка, пуля и топор,
Как слуги кланялись и шли за нами,
И в каждой капле спал потоп,
Сквозь малый камень прорастали горы,
И в прутике, раздавленном ногою,
Шумели чернорукие леса.

Неправда с нами ела и пила,
Колокола гудели по привычке,
Монеты вес утратили и звон,
И дети не пугались мертвецов...
Тогда впервые выучились мы
Словам прекрасным, горьким и жестоким.

Пушка

Арнольду Пек-Амершильду

Как мокрые раздавленные сливы
У лошадей раскосые глаза,
Лоскутья умирающей крапивы
На колесе, сползающем назад.

Трясется холм от ужаса, как карлик,
Услышавший циклопью болтовню,
И скоро облачной не хватит марли
На перевязки раненому дню.

Циклопом правит мальчик с канарейку,
Он веселей горящего куста,
Ударную за хвост он ловит змейку,-
Поймает, и циклоп загрохотал.

И оба так дружны и так согласны,
Что, кончив быть горластым палачом,
Когда его циклопий глаз погаснет -
Он мальчика сажает на плечо.

И лошади их тащат по откосу -
Бездельников - двумя рядами пар,
И мальчик свертывает папиросу
Кривую, как бегущая тропа.


Хотел я ветер ранить колуном,
Но промахнулся и разбил полено,
Оно лежало, теплое, у ног,
Как спящий, наигравшийся ребенок.
Молчали стены, трубы не дымили,
У ног лежало дерево и стыло.

И я увидел, как оно росло,
Зеленое, кудрявое, что мальчик,
И слаще молока дожди поили
Его бесчисленные губы. Пальцы
Играли с ветром, с птицами. Земля
Пушистее ковра под ним лежала.

Не я его убил, не я пришел
Над ним ругаться, ослепить и бросить
Кусками белыми в холодный ящик.
Сегодня я огнем его омою,
Чтоб руки греть над трупом и смеяться…
С высокой девушкой, что - больно думать,
Зеленой тоже свежестью полна.

* *

Был на птицу хмурую похож он,
Руки волочил, как два крыла,
И его судили строго, строже,
Чем людей - земли и ремесла.

Поднялся судья в сукне тяжёлом,
Чёрный рот сказал: виновен, но…
Заскреблась, забилась мышь под полом,
Дуб качнулся и разбил окно.

Человек в цепях ответил, - слышу! -
Через стены и ряды врагов
На позорную он площадь вышел
И прошёл одиннадцать шагов.

На двенадцатом взмахнул руками,
И, ударив о соседний дом,
Чёрно-синее метнулось пламя
В небо угрожающим копьём.

Так о нём мне рассказала память
Перед утром в петушиный час.
Дуб стучал зелёными руками,
Мышь скреблась, и пенилась свеча.




Баллада о гвоздях

Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.

"Команда, во фронт! Офицеры, вперед!"
Сухими шагами командир идет.

И слова равняются в полный рост:
"С якоря в восемь. Курс - ост.

У кого жена, брат -
Пишите, мы не придем назад.

Зато будет знатный кегельбан".
И старший в ответ: "Есть, капитан!"

А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.

"Не все ли равно,- сказал он,- где?
Еще спокойней лежать в воде".

Адмиральским ушам простукал рассвет:
"Приказ исполнен. Спасенных нет".

Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.


Баллада о синем пакете

Локти резали ветер, за полем лог,
Человек добежал, почернел, лег,

Лег у огня, прохрипел: коня!
И стало холодно у огня.

А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.

Озеро - в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.

Как телеграмма летит земля,
Ровным звоном звенят поля,

Но не птица сердце коня - не весы,
Оно заводится на часы.

Два шага - прыжок, и шаг хромал,
Человек один пришел на вокзал,

Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: - Хорошо.

- Хорошо,- проревел ему паровоз
И синий пакет на север повез.

Повез, раскачиваясь на весу,
Колесо к колесу - колесо к колесу,

Шестьдесят верст, семьдесят верст,
На семьдесят третьей река и мост,

Динамит и бикфордов шнур - его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.

Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.

А летчик упрям и на четверть пьян,
И зеленою кровью пьян биплан.

Ударило в небо четыре крыла,
И мгла зашаталась и мгла поплыла.

Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.

От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула - плывет Москва.

Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.

С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги, сбегался народ.

Сказал с землею набитым ртом:
- Сначала пакет - нога потом.

Улицы пусты - тиха Москва,
Город просыпается едва-едва.

И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.

Письмо в грязи и в крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.

Прочел - о френч руки обтер,
Скомкал и бросил за ковер:

- Оно опоздало на полчаса,
Не нужно - я все уже знаю сам.