Однажды на просторах "Культурной эволюции", беседуя с форумской нимфой Светланой, я к стыду своему не смог толком ответить на вопрос, знакома ли мне современная поэзия. Выкручивался позорно. Уверял, что остановился на ныне покойном Иосифе Бродском, что двадцатый век хранит ещё такое множество поэтических тайн, что на мой век хватит… Одним словом, лепетал, краснея.

Два следующих поста в блоге – своеобразный запоздалый ответ.

Я стараюсь смотреть цикл передач "Линия жизни". Чтобы если и не потрогать порой симпатичных мне людей, то хотя бы послушать. Понимаю, что это не разговор на кухне по душам, что степень откровения перед экраном зависит от многих обстоятельств… Тимур мне понравился. Милейший мужик! О его поэзии говорить не стану. Скажу только, что это не МОЙ поэт. Вот ведь как бывает!

А вы, милейший читатель, почитайте его, поразмышляйте…

Итак -

Тимур Кибиров

 

 

1. Может ли сегодня опыт Пушкина помочь нам в определении истинного новаторства?

Должен признаться, что меня до сих пор настораживают такого рода вопросы. Чересчур еще памятны времена, когда они носили далеко не академический характер. И, тем не менее, разобраться с тем, что такое новаторство и как его отличить от шарлатанства или простого неумения, очень хочется. И, конечно, Пушкин здесь (как и во всех других проблемах русской литературы) может многое прояснить. На мой взгляд, отличие новаторства Пушкина от новаторства модернистов заключается в отсутствии принципиальной установки на новизну. Трудно представить себе Александра Сергеевича горделиво носящимся по Петербургу с известием об открытой им новой рифме к слову "смерть”, как это делал Брюсов. Поэтому дерзновенного новатора Брюсова сегодня читать совершенно невозможно, а Пушкин, по справедливому замечанию Миши Айзенберга , остается самым актуальным автором.

2. Ведут ли процессы, происходящие в последнее десятилетие в русской литературе, на ваш взгляд, к ее деградации или к очередному качественному обновлению?

Мне кажется, что уже привели — и к деградации, и к обновлению. Если говорить вообще о литературе (и даже шире — о культуре) — одичание, падение уровня не вызывают никаких сомнений. Если же думать об отдельных авторах, отдельных книгах — есть все основания гордиться. На мой взгляд, последнее более продуктивно и справедливо. В конце концов о времени Пушкина мы судим по нескольким авторам, а не по журнальной текучке тех лет.

3. Существуют ли границы риска в художественном экспериментаторстве?

Безусловно существуют, но не дай нам Бог попытаться их очертить. Это дело вкуса, совести и здравого смысла каждого автора и каждого читателя. Стоит, кстати, вспомнить, что поэма "Руслан и Людмила” в свое время почиталась некоторыми ревнителями пристойности сочинением соблазнительным и безнравственным.

Другое дело, что существуют книги, сознательно порождающие зло — но это слишком сложный и опасный вопрос, да и к Пушкину никакого отношения не имеющий.

* * *

 

Как Набоков и Байрон скитаться,

ничего никогда не бояться

и всегда надо всем насмехаться —

вот каким я хотел быть тогда.

Да и нынче хочу иногда.

Но всё больше страшит меня грубость,

 

и почти не смешит меня глупость,

и напрасно поют поезда —

я уже не сбегу никуда.

Ибо годы прошли и столетья,

и сумел навсегда присмиреть я.

И вконец я уже приручился,

наконец, презирать разучился.

Бойкий критик был, видимо, прав,

старым Ленским меня обозвав.

 

* * *

 

Юноша бледный, в печать выходящий!

Дать я хочу тебе два-три совета:

первое дело — живи настоящим,

ты не пророк, заруби себе это!

И поклоняться Искусству не надо!

Это и вовсе последнее дело.

Экзюпери и Батая с де Садом

перечитав, можешь выбросить смело.

 

* * *

 

Поэзия! — big fucking deal!

Парча, протёртая до дыр!

Но только через дыры эти

мы различаем всё на свете,

поскольку глаз устроен так:

без фокусов — кромешный мрак!

 Гляди ж, пацан, сквозь эту ветошь.

Сквозь эту мишуру и ложь,

авось, хоть что-нибудь заметишь,

глядишь, хоть что-нибудь поймёшь.

* * *

 

Разогнать бы все народы,

чтоб остались только люди,

пусть ублюдки и уроды,

но без этих словоблудий,

но без этих вот величий,

без бряцаний-восклицаний.

Может быть, вести приличней

мы себя немного станем?

Страшно пусть и одиноко,

пусть пустынно и постыло -

только бы без чувства локтя,

без дыхания в затылок.