"Ах, когда всё это было?! Да и было ли когда?"

… Я собираю его стихи по крохам. Ругаю себя, что, распродавая свою библиотеку
в 1990 году, не сохранил его книжку стихов в тонком переплёте…


В интернете нашёл эту страничку.

В интернете о нем до обидного мало. Вот наиболее часто встречающееся:

ДРУСКИН Лев Савельевич (1921-90) , русский поэт. С 1980 в эмиграции. В поэзии — философские размышления, тема природы, религиозные мотивы. Сборники стихов: "Ледоход" (1961), "Стихотворения" (1970), "Прикосновение" (1974), "У неба на виду" (1985), "Свет в окне" (1990) и др. Воспоминания "Спасенная книга" (1984).

Теплые слова сказала писательница Юлия Вознесенская на форуме "Некрасивые ангелы", который находится на сайте диакона о. Андрея Кураева. В ответ на одно из сообщений она рассказала о Льве Друскине:
"...Вопрос о том, жить или не жить этим деткам вообще не стоит и ставиться не может. Вопрос в том, как помочь им жить счастливо. Возможно ли это? Да, возможно.

Мальчик Лёва Друскин в три года заболел полиомиелитом. Позже он вспомнит, что с этого возраста уже больше никогда не видел землю "из позиции стоя". Всю жизнь он провел лежа или полулежа. Но это , представьте, была счастливая жизнь. Он был женат, и очень счастливо женат, Лилечка души в муже не чаяла. "Он святой!" — говорила она со слезами на глазах. А иногда с гордостью: "Он гений!". Ну, гений не гений, а большим поэтом Лев Друскин был несомненно . Впрочем, судите сами.

Не лгите мне! Не я распял Христа!
Я даже не сколачивал креста,
Я даже не выковывал гвоздя,
И не смеялся мимо проходя.

Я даже и в окно не поглядел...
Я просто слышал, как народ гудел...
Мне было зябко даже у огня,
И странно слиплись пальцы у меня.

Льва Друскина любили и ненавидели. Любили друзья-поэты, ненавидело КГБ. За его книгой воспоминаний, которую позже он назвал "Спасенная книга", охотились особо. Обыски, допросы, травля и в конце концов — эмиграция. С женой и тещей — тоже, между прочим, любящей! Поселились они в университетском городе Тюбингене, в Германии. Его любили студенты, его любили прихожане соседней протестантской церкви и вся эмиграция.

К нам из Штутгарта звонят.
(Белый град стучит по крыше.)
Я волнуюсь — я не слышу...
Кто к нам едет? Как я рад!

А вчера звонил Париж,
Я опять друзей увижу.
Как примчатся "из Парижу",
Ты пирог соорудишь.

Кто еще звонил? Мадрид?
Вся земля к нам едет в гости.
Всех устроим на ночь! Бросьте!
Кто об этом говорит?

Лишь Москва и Ленинград —
Два пожарища, два Рая,
Слез прощальных не стирая,
Как убитые молчат.

Лёва умер в 90-м году и похоронен там же, в Тюбингене. А родился он в 1921 году. Это была долгая жизнь, в ней было много тяжелого и много болезней. Но он был очень счастливым человеком, потому что его любили. Если вы прочтете "Спасенную книгу" , вы тоже его полюбите.

Ее рекомендую прочесть и тем, кто думает, что ценность и счастье человеческой жизни напрямую зависят от наличия и подвижности членов тела. Ее же рекомендую тайным и явным сторонникам эвтаназии.

А тем, кто умеет любить "некрасивых ангелов" рекомендую книгу Льва Друскина в утешение.

Упокой, Господи, душу ангела нашего Лёвушки!"

И еще, цитата Бориса Шапиро:

...И светлой памяти Лев Друскин, с которым я был знаком, не допускал своих физических затруднений в поэзию.

Вот ещё стихи.

* * *
Никогда не видать тебе, вьюга,
Этих красок цветущего юга.
Из-за правого, что ли, холма
Вырывается к небу дорога...
И доводит до самого Бога,
Если только не сводит с ума.
И в душе моей, как говорится,
На рассвете такое творится,
Будто вправду я в Божьем огне,
Будто впрямь у престола Господня,
Будто что-то случится сегодня –
То, что с детства обещано мне.

* * *
Вот дама с насморком,
вся в черном и шуршащем –
Вдова художника,
который в настоящем
Был знаменит,
а в будущем умрет,
И вновь воскреснет лет через пятьсот,
И выставит
уже бесповоротно
Свои полуистлевшие полотна.
Мы жили рядом –
помню как сейчас.
Он у меня чаевничал не раз.
Нам для труда
погоды было жалко, –
Мы уезжали часто
на рыбалку.
Его жена
была со мной на «ты».
И вот теперь
из страшной темноты
Гляжу
в благоговении великом
На эту даму
с треугольным ликом.

* * *
В пяти телегах ехали цыгане,
Катился чудный гомон над страной,
И тот старик,
что сердце песней ранил,
Все говорил
с цыганочкой одной.
Как будто снова я сидел,
о табор,
У ног твоих –
беспечно, как вчера, –
И шорох трав примешивался слабо
К густому дыму доброго костра.
А память забывала,
забывала
И падала,
запутавшись меж лент,
И всю-то ночь гитара колдовала –
Заслуженный бесовский инструмент.
Скрипя,
вползают в марево телеги.
Прижмись ко мне.
Не думай.
Помолчи
В протяжном небе,
в небе, полном неги
След самолета
еле различим.

* * *
И сказал мне парикмахер слова:
«Очень трудная у вас голова.
Хоть способная у вас голова,
Неудобная у вас голова.
Вы вот пишете, а я вот стригу.
Вы вот дышите, а я не могу.
Так же пену я взбиваю, как вы, –
Почему же ни трубы, ни молвы?
Гляньте в зеркало – ведь мы мастера.
Разве бритва не острее пера?
Разве меньше я тружусь для семьи?
Где же трубы, где же трубы мои?»
Я подстриженный домой ухожу,
Я пристыженный в постели лежу,
И всю ночь во мне звучит до зари:
«Где же трубы, где же трубы мои?»

* * *
А как вещи мои выносили,
Все-то вещи по мне голосили:
Расстаемся, не спас, не помог!
Шкаф дрожал и в дверях упирался,
Столик в угол забиться старался
И без люстры грустил потолок.
А любимые книги кричали:
«Не дожить бы до этой печали!
Что ж ты нас продаешь за гроши?
Не глядишь, будто слезы скрываешь,
И на лестницу дверь открываешь –
Отрываешь живьем от души».
Книги, книги, меня не кляните,
В равнодушных руках помяните,
Не казните последней виной...
Скоро я эти стены покину
И, как вы, побреду на чужбину.
И скажите – что будет со мной?

* * *
Судите и да будете судимы!
Пути Господни неисповедимы.
Но если Бог послал тебе правеж
И смертная наглажена рубаха,
Не надо душу растлевать от страха,
А лучше сразу кинуться под нож.
Я не борец – прости меня, о Боже!
Я не герой – вы не герои тоже.
Я не искал судьбы с таким концом,
Чужая мука больше мне не впору...
Опять звучат шаги по коридору,
Но лучше рот залить себе свинцом.
И я несу свой крест по Иудее,
И ни о чем на свете не жалею,
И пот слепит, и горло жажда ест,
И жгут мне спину оводы и плети...
Но мученики двух тысячелетий
Плечами подпирают этот крест.

* * *
По отверстию в черепе ученые установили,
что епископ был убит из арбалета,
(Из газет)

Епископ был убит из арбалета,
Мы все давно предчувствовали это.
Когда он шел, молитвенник держа,
Седой и стройный, в огненной сутане,
Мы ясно понимали, прихожане,
Что он идет по лезвию ножа.
Мы ни на миг о том не забывали,
Когда ему мы руки целовали,
Ловили край одежды, а потом
Судачили, в крутой затылок глядя:
«Он с королем норвежским не поладил –
Теперь ему конец...»
Но дело в том,
Что мы его любили, так любили!
Вчера я плакал на его могиле,
Была долина скорбная тиха,
И шмель гудел, как будто плакал тоже,
И в слезах твердил: «Великий Боже!
Он снял с меня проклятый груз греха,
Благословил распутного и злого,
Вернул мне мир прикосновеньем слова,
Он дал мне радость на остаток лет».
Открыл чулан и бросился на ложе...
И на стене качнулся арбалет.

* * *
Здесь жили так же, как во всех больницах:
Слонялись коридором, флиртовали
С медсестрами, стараясь заглянуть
В историю болезни, дулись в карты,
Ругали суп, храбрились на обходах,
Встречали жен, шуршали передачей –
Ведь это были люди, те же люди,
Пока еще живые.
И каждый знал, что у соседа рак,
И вон у тех, да и у всей палаты,
У всей палаты, но не у него.
Меня и ужасало, и смешило
Их бедное, бесстрашное неверье,
Святая их наивность... Я об этом
Часами думал на больничной койке,
Сочувствуя и недоумевая.
Ведь я-то знал, что у соседа рак,
И вон у тех, да и у всей палаты,
У всей палаты, но не у меня.

ЦИРЦЕЯ

О, я тебя боготворю,
Я говорю тебе: «Хрю-хрю!»
Я обожаю всей щетиной,
Молю о взгляде, о пинке,
Смотрю на грудь твою в тоске –
И я когда-то был мужчиной!
И в час, когда свиное стадо
Спешит за легким каблучком,
Я умираю от досады
И рою землю пятачком.
В моей аорте острый стук –
Не молкнет сердце человечье.
Как он хорош, твой новый друг!
Как он берет тебя за плечи!
Красавец наглый с жадным ртом...
Ну что ж, он из того же теста:
Мы с ним похрюкаем потом –
Еще в хлеву довольно места.

* * *
Отчего я так дивно устроен,
Что и зла, и добра удостоен,
Что велик бесконечно и мал?
Кто меня так искусно придумал –
Подержал и с руки своей сдунул,
А потом наступил и сломал?
Но бежит животворный источник
И срастается мой позвоночник, –
И хоть был я полжизни во мгле,
И хоть мне еще трудно на свете,
Мне завидуют море и ветер,
И скала, и сосна на скале

Извозчичья пролетка в старинном городке...

Извозчичья пролетка
В старинном городке,
Я весь свой век короткий
С тобой накоротке.
Из-за спины сутулой
Я вижу не впервой
Обтянутые скулы
Булыжной мостовой.

Извозчик, а извозчик,
Ты, может быть, и прав:
Пожалуй, это проще,
Чем на семи ветрах.
А жизнь моя, как росчерк,
И я рукой машу...
Извозчик, а, извозчик,
Куда же я спешу?

Зачем в потоках света,
В распахнутом пальто -
Я пуля, я ракета,
Я сам не знаю кто.
Бегу сквозь град известий,
Стирая пот, бегу...
И этот бег на месте
Сдержать я не могу.

***

Ньюфаундленд - это глыба мрака,
Черная ласковая собака.
В теплую шерсть я лицом зароюсь,
Словно ночной тишиной укроюсь.
Будет у ног моих вечер целый
Черная псина с душою белой.
Ухом не дергай, лежи бесшумно,
Взглядом не спрашивай, ты же умный..
Кто наши мысли тревожить станет,
Ночь подойдет и в окно заглянет..
Теплая глыба живого мрака –
черная, ласковая собака.

***

"Тень моя на стенах твоих".
Анна Ахматова
Я еще не привык - я смущен,
Будто впрямь совершаю кощунство
Тем, что в комнате этой живу,
Открываю окно по-хозяйски
И несу на веранду цветы
В знаменитой надтреснутой вазе.
Этот старенький стол под сосной!
Не моим бы лежать там тетрадям.
Не мои,
не мои,
не мои
Эти стены
и окна
и двери.
Лучше б мне, как два года назад,
Робким гостем стоять на пороге,
Острым локтем в портфеле зажав
Ненавистную милую папку.
Я сажусь на чужую скамью,
Я к столу наклоняюсь чужому,
И все кажется мне, что сейчас
Выйдет тень величавой старухи
И, стихи мои перечеркнув,
Настоящие строчки напишет.
1966


ПОСЁЛОК ДАЧНЫЙ

Скрипит посёлок дачный
Обшивкой корабельной.
На соснах, как на мачтах,
Огни святого Эльма.
И если хочешь к звёздам,
Нам будет по пути.
Тебе ещё не поздно
На палубу взойти.

Мой скарб к земле привязан,
Мои в чернилах пальцы,
Но ты узнаешь сразу
Межзвёздного скитальца.
К чему скитаться розно?
Обнимемся в пути!
Тебе ещё не поздно
На палубу взойти.

Ну ладно, ну не плачь ты --
Ведь нам нельзя отдельно.
На соснах, как на мачтах
Огни святого Эльма
Сотрём друг другу слёзы,
Незримые почти...
Тебе ещё не поздно
На палубу взойти.